— Погода в Бангкоке хорошая. — Капитан авиалайнера ухмыльнулся в микрофон и пояснил: — Пасмурная. Температура воздуха +33 градуса.

Неизбежный дурман Бангкока

Все фотографии (11)

Полет закончился. В курительной комнате было очень тихо. Я знала, что сейчас я выйду из аэропорта — одна, и у меня к тому же нет ни забронированной гостиницы, ни гида, ни даже путеводителя. Только sms: «Лизка, в бкк можно жить на сой Сукумвит или Као-Сан-роуд. В Сукумвите устроишься бат за 700, в Као-Сан за 400». На самом деле моя комната стоила 100 батов. Это меньше ста рублей, предупреждаю сразу.

Азия забирает меня, как только я выхожу из гестхауса. Это бедный Банглампу — район, где живут десятки тысяч юных туристов, не расстающихся с огромными рюкзаками. Вокруг происходят тележки с фруктами, лапшой, рыбными шариками, шашлыками из каракатиц, сладостями инопланетных расцветок. Огромными кучами тусуются маечки, босоножки, сумки, бумажные фонарики. Доносится вонь из мусорных баков и канализационных люков. Гудят такси, автобусы, тук-туки. Под ногами дымятся тарелки с чьей-то едой. На улице трудятся хилеры, гадатели таро и маленькие тайки, желающие заплести вам дреды, обрить вас наголо, сделать вам найс тату, массаж или переспать с вами. Прямо на мостовой под теплым дождем лежит в измененном состоянии сознания бэкпекер и смотрит в небо с отрешенной улыбкой. С трудом удержавшись от того, чтобы лечь с ним рядом, прохожу мимо.

А за углом в ресторанчике без названия вся эта шокирующая Азия вдруг исчезает, и мы остаемся только вдвоем. Я наклоняюсь над ним и вдыхаю его запах. Он пахнет морем. И чем-то еще, острым, горячим. Его зовут Том, фамилия Ям. Он, вообще-то, суп, но это ничего не меняет.

Я пробираюсь вдоль реки через столовую университета Таммасат и оказываюсь на пристани.

Трип по Тонбури, бывшей столицы, а с 1972 года части Бангкока, — это нереальной красоты кино для тебя одной. Когда плывешь на лодке по кровеносной системе города, видишь жизнь почти клеточную, мельчайшую. Домишки на сваях выходят к воде крылечками, веранды увиты глициниями, еще какие-то ярко-желтые цветы пялятся на тебя из подворотен. Голые мальчишки прыгают с мостков в коричневую воду. Покупаешь капитану пива, чтобы плыл помедленнее, и булку для огромных пухлогубых рыб, которые от жадности лезут друг на друга и к тебе на колени. В просвете между домишками мелькают затылок и уши трехэтажного золотого Будды.

Вечером добираюсь домой. Принимаю душ, чищу зубы водой из бутылки. В мужском голосе за соседней дверью слышны слезы счастья: «Ты знаешь, у меня так давно не было секса. Целых шесть месяцев. С тех пор, как от меня ушла моя девушка». Неразборчивое женское мяуканье в ответ — и они затихают. Я иду спать в свою комнатку, где нет ничего, кроме голубых стен из фанеры, ярко-синих шторок, кровати, вентилятора и ксерокопии иконы Будды Успокаивающего формата А4.

День посвящен еде. Я три раза ем в ресторанах и шесть раз — на улице. Пробую скромный прозрачный суп с лапшой, спринг-роллы, зеленое карри, красное карри, убеждаюсь, что зеленое — это мое, и заказываю его снова, а под вечер, почувствовав себя абсолютно неуязвимой, прошу суп из кокосового молока — молочный суп, невиннейший, белый.

Я помню его. Он плавал справа. Я видела его краем глаза и приняла за стручок зеленой фасоли. Когда он оказался у меня во рту, первым делом я почувствовала сильнейшее головокружение, а уже затем — приступ тошноты. Было очень больно. Это чувство не имеет ничего общего с понятиями «очень остро», «невозможно есть» и с «огнем обжигающим». Это укус черной мамбы, и я даже знаю, за что мне это. Радуйтесь, черные кошки. Представьте меня с полным ртом салфеток, посмейтесь — я пытаюсь остановить приступ слюноотделения, посмотрите, какой ужас в глазах, какие крупные слезы. Это был зеленый чили — один из тех, про которые в моем путеводителе написано “small but deadly”. Официанты и повара надо мной ухохатываются. Тайцы — очень приветливые люди, гостеприимные, дружелюбные и очень смешливые.

Суки! Small but deadly!

Тук-тук, страшно тарахтя, везет меня через ночной город. Мои волосы развеваются, как у тетки в «Женщинах на грани нервного срыва» Альмодовара, когда она ехала в аэропорт. И чувствую я себя не менее бредово, поскольку еду в гоу-гоу-бар — жить ночной жизнью в Патпонге. Небо над сой Ковбой в Сукумвите плавится от неона. Внутри заведения одиночные западные мужчины и любопытствующие парочки расселись амфитеатром, чтобы посмотреть представление. Девушки выходят на сцену, пританцовывают с отстраненной грацией японских школьниц и показывают специфические фокусы. Одна удивительным способом курит, вторая открывает бутылку с пивом, третья стреляет по воздушным шарам из трубки, которой сражался карлик туземец с Шерлоком Холмсом. Еще одна медленно вытягивает из себя соединенные веревочкой бритвенные лезвия. Лицо у нее при этом такое же, как у меня, — серьезное и сосредоточенное.

Ловлю такси и еду домой, где нет гоу-гоу-баров. На углу моей улицы девушка неизвестно кому в этот поздний час продает майки. “Where is my body?” — спрашивает меня нарисованный Микки-Маус. Он обеспокоен, потому что сам черный — и на черной майке его почти не видно. Я же понимаю вопрос прямолинейно: от Мекки секс-туризма я ждала чего-то другого, вероятно, менее удивительного. И честно отвечаю: «Я сегодня видела столько всего. Я не знаю, где мое тело, мышонок».

На следующий день я добираюсь до храмов. Солнце расположилось прямо на моей голове, как горячая наглая кошка, и я не могу поверить в то, что притопала сюда по своей воле. Все вокруг сделано из золота, из алых и оранжевых узоров и украшено зеркалами. Храмы и дворцы сверкают на солнце так, словно вот-вот воспламенятся и перейдут в иной, куда более реальный золотой мир. Но если полить голову водой из бутылки, заметно, что это страшный китч, конечно.

Ночью во дворе в темном баре под навесом смотрит телевизор местная семья. Осторожно интересуюсь, можно ли купить у них пива. Выясняется, что купить нельзя, — по тайским законам спиртное после полуночи не продают, — но можно вот просто сесть и выпить с ними. Хозяева по-английски не говорят, зато их гость болтает без умолку. Тирасант Манн служит редактором в Bangkok Post и сооружает мне ерш из местного виски с пивом. Отказываться поздно. Редактор считает, что для блондинки я неплохо разбираюсь в политике.

Проходит еще часа два.

— Так, — говорю, — что я курила? Марихуану?

— Нет, ты курила правильную вещь.

— Что? — нервничаю я.

— Героин.

— Нет, этого не может быть. Я не употребляю опиаты.

— Послушай, тебе что, плохо?

— Мне?! Мне хорошо.

— Тогда какая разница?

— Ю финк ту мач, — сообщает наутро мой новый друг, уличный хилер, и в доказательство проводит рукой по моему животу, — ю нид ту опен хиа.

Я отлетаю на три шага, но понимаю, что после только что возникшей близости сразу уйти было бы невежливо. Мы выкуриваем по сигарете. Он советует выбросить пачку моих beedies: «Итс бэд фор ё хелф». Сам он курит Marlboro и рассказывает мне, что женщина во время оргазма должна производить жидкости минимум поллитра. Я понимаю, что нужно наконец сделать хотя бы массаж ступней, потому что все это становится невыносимым.

Выбираюсь из трущоб в совсем другой Бангкок — город будущего, стопроцентно асфальтированный и буржуазный, универсальную вселенную хорошо освещенных улиц, транспортных развязок под небесами и торговых центров, в которых можно провести вечность. В районе площади Сиам бесстрастная и старательная девушка в оранжевой униформе обнаруживает у меня в ступне сухожилия, ведущие к каждому пальчику, и исполняет на них сложнейшую музыкальную партию, не особенно вслушиваясь в мой экстатический лепет.

И снова ночь. На улице мокнут девочки и неясного предназначения белый молодой человек с огромной охапкой воздушных шаров. Он дарит по шару каждой из проституток и два мне. Я спрашиваю, откуда у него столько.

— Я их продаю. Только никто не покупает.

Парень в приличном костюме. Он, хоть и вымок до нитки, но совсем не похож на гавроша, который сбежал из родительского дома и вынужден зарабатывать на бутылку пива Singha.

— Можешь считать меня фарангом-неудачником, который не может продать ни одного гребаного воздушного шара. Но вообще-то, у меня здесь свой бизнес, с тайцами. Зачем — не знаю. Я давно уже не понимаю, что со мной происходит.

Дождь льет не переставая.

Азия обязательно что-нибудь делает с белыми людьми. Кого-то здесь выносит, кого-то парит. Но вообще, Азия очень успокаивает нас, европейцев. А мы нуждаемся в успокоении, потому что большинство из нас конченые, безнадежные невротики. Мы не знаем, что нам делать с нашей единственной жизнью, и поэтому едем туда, где люди заранее смирились с тем, что когда их не станет, ничего не изменится.

Я давно потеряла счет дням. Кажется, это был третий. Я проснулась очень поздно. Проститутки внизу смотрели телевизор и горстями поедали на завтрак жареных кузнечиков.

В парке Санам-Луанг, рекомендованном как прекрасное место для отдыха и последнее прибежище горожан, уставших от орд туристов, я с головы до ног оказываюсь облепленной грязными голубями. Твари садятся мне на голову, курлычут, я теряю рассудок. Вон, орнитозы! Вспоминаю успокоительные речи моего друга: «Понимаешь, чтобы заболеть птичьим гриппом, надо с ними тискаться. С птицами». Рассматриваю свои поцарапанные руки. Впрочем, это даже не мотив — шлягер: страх заболеть какой-нибудь местной болезнью. Некоторые не едят в тайских ресторанах, обрекая себя на подделки типа безвкусного риса с морковкой. Некоторые боятся льда в манговом шейке. А я на самом деле боюсь одного. Я боюсь остаться.

В последний вечер мой друг-хилер, как всегда, отдыхает на складном стульчике на тротуаре. «Садись. Ты такси заказала в аэропорт? Молодец. И про пятьсот батов не забыла на аэропортовские сборы?»

Я истратила все до копейки. Мой самолет в семь утра. Меня не выпустят из страны, я пропущу свой рейс, буду жить в этом же гестхаусе, продавать воздушные шары, молиться Будде, который считает, что достаточно один раз почувствовать, что он в чем-то прав, как ты уже верующий. Буду питаться кузнечиками и каждый вечер выделять по пол-литра жидкости. Друг купил у меня фотокамеру, хотя у него, как у Карлсона, было их четыре с собой и сто тысяч на крыше. Значит, утром я все же улечу. Прихожу к себе, чищу зубы водой из бутылки. Знакомый мужской голос за дверью звучит бесстрастно: «Черт, я же просил — не кусаться!» И через пять минут: «Эй! Ну ты что там, уснула?»